Детство, опаленное войной. Сухоцкий Борис Адамович

Выпускники землеустроительного факультета хорошо помнят высокого, стройного, в меру строгого, но понимающего декана факультета, заведующего кафедрой земельного кадастра и права Бориса Адамовича Сухоцкого. 

Борис Адамович в 1968 году с отличием окончил Омский сельскохозяйственный институт имени С.М. Кирова и сразу был приглашен на работу в вуз ассистентом кафедры землепользования. После защиты кандидатской диссертации работал доцентом. В вузе Борис Адамович Сухоцкий проработал 43 года. Имеет звания «Заслуженный землеустроитель РФ», «Ветеран труда». 

Когда началась война Б.А. Сухоцкому было два года. Во время Великой Отечественной войны он жил на территории, оккупированной фашистами. Отец был в партизанском отряде, маму угнали в Германию, а маленький Борис все годы был с отцом. Жил, рос, учился… Очень неохотно Борис Адамович вспоминает о том времени, за него свое слово говорят воспоминания. 

...Дом, в котором мы жили до и сразу после моего рождения, я не помню. Из разговоров знаю, что это был барак при овощесушильном заводе в городском поселке Копцевичи, на котором до начала Великой Отечественной войны работали родители. 

Когда началась война, мы ещё жили в Копцевичах. По рассказам помню, что в один из налётов немецких самолётов на Копцевичи мы бежали прятаться, отец нёс меня на руках, и тут внезапно метрах в двадцати от нас упала бомба, но, к счастью, она не взорвалась, а «зашла» глубоко в землю. Так мы все остались живы. 

После этого через некоторое время мы уехали в деревню Теребень, где жили наши родственники - бабушка со своей семьёй, моими дядями и тётями. 

Так как немцы постоянно проходили через соседние деревни, все жители Теребеня, в том числе мы, ушли в лес и жили в землянке (курень - так назывался шалаш, в котором мы жили в лесу). 

В лес с собой мы взяли и корову, молоком которой питались. Корову держали вдали от лагеря, потому что кроме немцев корову могли забрать люди, которые бродили по лесу под видом «партизан», а на самом деле это были предатели. 

Однажды отец взял с собой топор, верёвку и пошёл в лес. На его пути встретились немцы, стали спрашивать, кто он, куда идёт и зачем. Так как у него был топор и верёвка, он сказал, что идёт за дровами, и его отпустили, а на самом деле он шёл за коровой. Периодически мы переходили из одного места в другое, чтобы нас не нашли немцы. 

Однажды родители решили поехать на телеге (где взяли лошадь и телегу - я не знаю) в деревню за картошкой. Дело в том, что в Белоруссии зима мягкая, снега много, земля почти не промерзает, картошку зимой хранят не только в погребе возле дома или в подвале, но и в ямах на улице. В ямах хранили картошку, которую использовали после зимы. 

Так вот, весной родители поехали за картошкой, а по дороге им встретились два мальчика, которые шли в попутном направлении, и попросили подвезти их. Так как в лесах Белоруссии было разбросано много оружия и боеприпасов, эти мальчики по пути насобирали в карманы патронов и сели на телегу к родителям. Отец был связным у партизан и вез с собой донесение. 

Вдруг из-за деревьев вышли немцы. Увидев их, мальчики бросились бежать, выкидывая, на, бегу патроны. Немцы сразу подумали, что отец – партизан, здесь же у него обнаружили записку. Его избили и увезли в лагерь для пленных в г. Осиповичи, а мать отправили в другой лагерь, а затем в Германию, в г. Дюссельдорф на работу. 

После этого, я не помню как, мы, трое детей, оказались в деревне Монастырь у тёти Оли, с которой мы в отсутствие родителей и жили на хуторе. Хата тёти Оли состояла из прихожей и комнаты, где и жили все мы: я, мои сестры Альбина и Виктория - и дети тёти Оли - Франусь, Герусь и Альбина. 

Я не помню, сколько отец был в концлагере в г. Осиповичи. Он бежал дважды. Первый раз его поймали и избили до полусмерти, выбили все зубы. Вторая попытка удалась. Я помню, как он вернулся. Дело было осенью, шёл дождь, мы ночевали в землянке. Ночью я увидел змею, которая ползла между брёвен возле моей постели. Я испугался и начал кричать; мы вышли из землянки и легли спать на улице, под деревом. Утром меня разбудили и сказали, что вернулся отец. Так мы стали жить вчетвером, до конца войны, когда г. Дюссельдорф освободили американцы, и домой вернулась мама. 

Не буду описывать, как мы жили во время войны, можно об этом только догадываться, так как немцы на территории, где мы жили, находились с самого начала войны и до 1944 года. Очень трудно было жить и в первые годы после войны. Наконец-то мы вышли из леса, а жить негде. Хотя в Монастыре многие хаты уцелели, у нашей семьи жилья не было никакого. Остановились в полуразрушенной свободной хате в голоде и холоде. 

Особенно запомнился мне 1947 год, когда есть вообще было нечего. Мы с отцом ходили весной на картофельные поля и собирали прошлогодний картофель, в кожуре которого оставалось небольшое количество крахмала, правда, с неприятным запахом. Тем не менее, мать из этой картошки пекла блины, которые казались очень вкусными. Но худо ли, бедно ли, выжили, постепенно жизнь начала налаживаться. 

Чужая хата, в которой мы жили, стала совсем разваливаться, поэтому надо было строить свою. Кто будет строить? В семье мужчин - только отец да я. В то время мне было уже десять лет. Вдвоем с отцом мы ездили на быках в лес и потихоньку заготавливали древесину на хату. В деревне после войны мужиков вообще не было, кроме стариков да молодых ребятишек. Поэтому пришлось все работы выполнять нам двоим, отцу и мне. Как мы строили хату, описывать не буду, было очень тяжело. Инструментов нет, материалов нет, собирали с миру по нитке. Единственный пример: когда надо было покрыть крышу, делали дранку из сосновых чурбаков, а прибивали её гвоздями, которые «нарубали» из обычной проволоки. Этим приходилось заниматься и мне. 

Так или иначе, хату построили: небольшие сени и одна комната, в которой стояла русская печь, любимое место детей (иногда кто-нибудь из нас там спал); одна деревянная кровать, потом купили или где-то достали железную; возле печки были нары, где спали все дети. Тем не менее, это всё-таки была своя хата, построенная собственными руками. 

Света в деревне не было, радио поначалу тоже, хотя позже, не помню в каком году, радио протянули из соседней деревни и установили «тарелку» (громкоговоритель). Это были первые ласточки цивилизации. 

Сухоцкий Б.А., мама Сабина Викторовна, сестра Нина 

Отец, Адам Фабиянович Сухоцкий, с внучкой 

Отец и мать сразу после войны стали работать в колхозе, отец работал «на быках» (два быка в упряжке), а мать разнорабочей в колхозе. Иногда за отца выходил на работу я, ездил на быках и возил для нужд колхоза разные материалы (навоз на поле, сено с болота, подстилку из леса, силос на корм колхозному скоту и т.д.). Очень часто ездил в лес за дровами для себя - собирал в лесу всякую мелочь. Короче говоря, выполнял разную работу по хозяйству, в том числе пахал, косил сено и т.д. 

В школу я пошёл 1 сентября 1945 г., т.е. сразу после окончания войны. В нашей деревне школы не было, поэтому я ходил в соседнюю деревню Сотничи, за полтора километра от нашей, где была начальная школа - четыре класса. 

Учительницей в первом классе была жительница нашей деревни (я её звал тетя Вера), поэтому иногда зимой, когда выпадало много снега, она приносила меня из школы на плечах со словами: «Заберите своего ученика» - обувь у меня была очень плохая. А было мне тогда только 6 лет с небольшим. 

Как мы проводили свободное время после школы? Летом это были разные игры с друзьями: ездили по улице на «велосипеде», который состоял из двух стеблей подсолнуха, связанных так, что один был впереди (руль), другой сзади; гоняли проволокой обручи от бочки или другие круглые колёса; делали тачки на одном деревянном колесе, рогатки и т.д. Были недалеко на двух соснах качели из березовых стволов (тонкие молодые березки крепились к кольцам на перекладине между деревьями), на которых качались все ребятишки деревни и часто набивали себе шишки, т.к. качели обрывались, и те, кто качался, улетали далеко вперед. Но дети не только играли, им приходилось и по очереди пасти скот, т.к. общего пастуха в деревне не было. 

Зимой ребятишки, в основном, катались на самодельных санках, так как магазина в деревне не было, да и купить санки было не на что. Также сами делали лыжи и коньки. Коньки были деревянные, а полозки делали из проволоки. Привязывали веревками к валенкам, которые были сделаны из материи, наполненной ватой. Катались мы на болоте, рядом с деревней. Это болото тянулось 7 километров до деревни, в которой я позже заканчивал семь классов. Самым интересным занятием зимой было коллективное катание на больших санях (в которые обычно запрягали лошадей) с горки, которая находилась недалеко от деревни. Горка была искусственная, не знаю, откуда она там взялась, но на склоне этой горки летом мы собирали снарядный порох (квадратик примерно 4x4 мм) и использовали его для стрельбы из самопалов. Так вот, всей гурьбой тащили эти сани до горки (а сани были только у одного деда, деда Михала, уговорить его дать сани покататься было довольно трудно, но иногда на выходной день он нам их давал). Общими усилиями мы их затаскивали на горку и катились с неё, примерно метров 20-30, но нам тогда казалось, что очень далеко. Возвращались домой все в снегу, усталые, иногда и оборванные, за что получали от родителей взбучку. 

После окончания четырех классов я пошел в семилетнюю школу (д. Бабуничи) за 7 км от нашей деревни. Зимой можно было ходить напрямик через то болото, о котором я упоминал выше (7 км), а летом и, особенно, весной везде была вода; тогда приходилось ходить в школу вкруговую, через деревни Сотничи, Барычев, это примерно 10-12 км. 

После окончания семи классов родители отправили меня в школу-десятилетку деревни Брынёв, т.к. недалеко от этой деревни (в деревне Глинка, 1-1,5 км от Брынёва) жили наши близкие родственники Галени, дядя Юлись (брат мамы) и тетя Рузя. Это был 1953 год. Целый год я жил у Галеней, но так как в апреле или мае 1953 года заболел (аппендицит), не закончив 8 классов, возвратился домой, и меня отвезли в больницу районного центра, г. Петрикова, где сделали операцию. А после выздоровления меня отправили в Сметаничскую среднюю школу (8 км от нашей деревни), которую я и окончил в 1956 году. 

Не буду описывать, как трудно было ходить каждый день 8 км туда и 8 км обратно, через лес, зимой - по дороге, заметённой снегом, в темноте. Изредка, когда погода была совсем плохая, нас возили на санях, в которые запрягали лошадь, но это было очень редко. Чаще всего ходили пешком. Сейчас не скажу, сколько ребят ходило из нашей деревни, только помню, что из соседней деревни (Сотничи), через которую мы проходили, тоже ходили ученики в эту же школу. Летом, возвращаясь из школы через лес, мы собирали грибы-боровики, нанизывали их на тонкий сосновый корень и приносили домой. Что значит сосновый корень? В Белоруссии почвы, в основном, песчаные, сосны растут на этих почвах хорошо. Если молодую сосёнку пошевелить, под песком видно, где проходит корень, мы его отрывали и использовали для нанизывания грибов. А некоторые мужики из этих корней плели корзины или «коши» для копки картошки. 

Запомнились дни, когда в колхозе копали картошку. Возвращаясь из школы, мы всей ватагой заваливались на картофельное поле, где наши родители, т.е. все жители деревни, копали колхозную картошку, наваливались на еду, которую родители готовили к нашему приходу (картошка, сало, огурцы, капуста, помидоры и т.д.), а потом уже шли в деревню, домой, и занимались своими делами. 

Когда я учился в Сметаничской средней школе, за учебу надо было платить - 150 руб. в год. Денег, естественно, у родителей не было, поэтому часто случалось так, что придя в школу (платили два раза в год, т.е. за полугодие по 75 руб.) и не принеся деньги, я, да и другие, кто их не приносил, отправлялись обратно домой, к занятиям нас не допускали. 

А откуда деньги могли появиться? В колхозе за работу начисляли так называемые «трудодни», т.е. если ты выполнил в день норму, тебе начисляли 1 трудодень, если не выполнил норму - соответственно, меньше. Рассчитывался колхоз по трудодням только в конце года и только продукцией: давали, допустим, 750 г или 500 г на трудодень зерна ржи, в лучшем случае, гречки или других зерновых культур. Так что в конце года колхозник получал зерна столько, что можно было унести домой на плечах. Жили, в основном, за счет приусадебного участка, заготовки грибов, ягод и за счет личного скота, который, кстати, облагался налогом. Приходилось иногда скрывать от налоговых органов количество голов (особенно свиней), чтобы меньше платить налог. Доходило до того, что налоговые органы присылали извещение о сдаче в обязательном порядке шкуры свиньи, поэтому резали свиней, как правило, ночью, чтобы никто не видел и не мог сообщить в сельский совет. Бывали случаи (я это запомнил хорошо), что нам присылали извещение о сдаче двух шкур свиней, хотя у нас была только одна голова. Вот такие творились «чудеса». Чтобы как-то выходить из положения, приходилось деньги добывать разными способами: собирали на скотомогильниках кости, тряпки, сосновые шишки и сдавали заготовителям за какие-то копейки. Очень часто мы с отцом ходили по болоту и «драли» с кустов лозы кору, затем её сушили и тоже сдавали. Собранные кости, тряпки обменивали у приемщиков на сахарин (не всегда было на что купить сахар) или на другие материалы - клеёнку, простыни и т.п. 

В центре – мама Сабина Викторовна, 1964 г. 

Сухоцкий Б.А., учащийся землеустроительного техникума (Гомельская область, Беларусь) 

Некоторые интересные ситуации 

***

После того, как немцы покинули нашу деревню, жизнь потихоньку стала налаживаться, но мы продолжали жить на хуторе у тётки Оли. 

Однажды мы играли на улице в прятки (я, Виктория, Альбина наша, Альбина тётки Оли, Герусь). Прятались кто где, а Герусь спрыгнул в яму, где зимой хранили картошку. Вдруг кто-то закричал «Волки!». Мы увидели, что из ямы, где спрятался Герусь, высунулась голова волка. Мы все закричали, он выскочил из ямы и побежал к лесу, а за ним из кустов выскочил еще один, и они убежали в лес. Оказалось, волк вцепился в плечо Геруся и хотел его вытащить, но не смог, а на плече остались следы от укуса волка. Дело в том, что во время войны волков развелось очень много, в лесу для них пропитания почти не осталось, поэтому они и начали охотиться на людей. А может, это были одичавшие собаки, в любом случае, нападения на людей были не редки. После этого мы перестали играть в прятки на открытом месте. Были у нас и другие игры. Во время войны было оставлено много оружия, мы использовали его для разных игр. Так как силёнок не хватало удержать винтовку в руках, мы её привязывали к дереву и стреляли. Слава богу, обошлось без жертв. 

 *** 

Запомнилась мне зимняя рыбалка. Дело в том, что хороших водоемов возле нашей деревни не было - кроме болот и небольших канав, протекающих через болото, но было много «бродов». Что это такое? Это то место, по которому переезжали от одного лесного колка к другому на телегах. В результате образовывался брод, где скапливалось достаточно много воды. Весной в эти места приплывала рыба (в основном, щука нерестилась), и мы потом в этих бродах ловили «щурагаек». 

Вдоль этих бродов тоже была вода, с травяными зарослями, дно было илистым, рыхлым, там жила и размножалась рыба «вьюн». Похожа она на змею, её ещё называют «угорь». Так вот, зимой, когда болота замерзают, вода промерзает на значительную глубину. Вьюнам становится трудно дышать, и они ищут место, где есть выход на поверхность. Мы с отцом, да и другие мужики, использовали это, чтобы ловить их. Были у нас специальные круглые коробки, сделанные из узких дощечек, высотой примерно 20-30 см. В центре этой коробки было отверстие, выходящее со дна конусом на уровне краев коробки. 

Лёд вырубался по размеру коробки, она вставлялась в лунку, уплотнялась по краям травой, чтобы не провалилась под лед, и накрывалась тонкими палочками, а сверху сухой травой, чтобы вода в коробке не замерзала. Вьюны поднимались к дырочке, чтобы подышать, и попадали в коробку. Назад возвратиться в воду болота они не могли, т.к. дно коробки было в форме воронки перевернутого типа. Иногда столько вьюнов набивалось в коробку, что они выползали на лед и замерзали. Бывало, что из двух коробок, установленных рядом, одна была полная, а другая совсем пустая. Это случалось, когда в отверстие коробки попадал такой толстый вьюн, что он затыкал собой дырку и не мог вылезти ни туда, ни обратно. 

Ставили мы коробочки вечером, а собирать рыбу ходили рано утром, еще до рассвета. (Хорошо помню, как отец будит рано, а мне вставать и идти несколько километров так не хочется...). Пойманную рыбу жарили (иногда набирался почти мешок), а если было много, её сушили, нанизывая на шнурок и подвешивая в темном месте. Вот такая история. 

* * * 

Еще одну историю хочу рассказать о том, как в деревне появился первый велосипед. Причем появился он не у молодежи, а купил его всё тот же дед Михал (кстати, самый богатый на деревне). У него было несколько ульев пчел, он добывал и продавал мед, что и было, в основном, источником его богатства. Когда он купил велосипед, долго учился на нем ездить, а мы все бегали за ним. Однажды кто-то из мальчишек забежал вперёд него, сел на траву и говорит: «Дед, наедь на меня!». На что он ответил: «Гм... Чем на г..но наезжать, лучше я его объеду». 

Тем не менее, когда велосипед ему надоел, он часто давал кататься своему внуку. А один раз мне надо было срочно попасть в д. Теребень, где жили наши родственники, я попросил велосипед у деда, и он мне его дал. 

У этого деда Михала, кроме велосипеда, имелись все приспособления для получения муки, круп, масла подсолнечного, льняного, конопляного. Вся деревня ходила к нему молоть зерно на муку (самые хорошие жернова - ручные - были у него). Очень часто и я ходил к нему молоть зерно на муку. Ступы для получения пшённой крупы были у многих, но все они были ручные, а у него была ножная ступа, которой мы тоже часто пользовались. Короче говоря, дед был мастер на все руки, очень хорошие делал лыжи, лучше заводских, но делал он их лишь для своих внуков и для себя, так как он, кроме всего прочего, был хорошим охотником. 

 * * * 

Ещё один интересный эпизод из моей жизни. Я уже описывал, что в основном жители нашей деревни везде ходили пешком. Транспорта, кроме лошадей и быков, не было. Где-то после 1955 года в лесах нашей деревни начались крупные заготовки древесины. В связи с этим впервые появились грузовые автомобили для перевозки леса, и работали они не на бензине, а на дровах. Их называли «газогенераторные». На подножках этих машин стояли две бочки, у них внизу были топки, куда закладывались короткие деревянные чурочки; сгорая, они образовывали какой-то газ, который и служил источником работы двигателя. Можно себе представить, как этот автомобиль выглядел издали, да и в противопожарном отношении он оставлял желать лучшего. Пример: однажды такой автомобиль перевозил сено (это было как раз возле нашей деревни), оно загорелось, шофер перерубил веревки, которым сено было перевязано, и на всей скорости стал гонять машину по кочкам, сбрасывая тем самым горящее сено. Мы, ребятишки, тоже сбежались туда и помогали тушить горящее сено на земле. Таким образом, машину спасли, но сено почти всё сгорело. Я уже писал, что улица нашей деревни была чисто песчаная, поэтому машины ходили не по улице, а через лес, который окружал деревню. Если бы этот пожар случился на улице, могли бы быть большие неприятности. Вот такие истории отложились в моей памяти. 

Б.А. Сухоцкий, служба в армии, г. Тбилиси 

Не помню, в каком классе изучал белорусский язык, но до сих пор помню стихотворение «Восень» («Осень»): 

Восень залатая, ты нам прынясла 

Поуные гароды усякага дабра: 

М'оркаукi, цыбулькi, бручкi, буракоу, 

Рэпкi i капусты, бульбы, агуркоу. 

Усё мы гэта зложим, 

Будзе на зiму. 

Хто працуе, зiмка 

Не стр'ашная таму. 

Скороговорка: 

Я нiколi нiчога нiкому, а калi каму што якое, дык што там такое. 

 Б.А. Сухоцкий