Детство, опаленное войной. Лежнев Геннадий Иванович

Я родился 13 июня 1939 года в семье колхозников. Мой отец – Лежнев Иван Филиппович, 1908 года рождения перед войной был бригадиром полеводческой бригады, затем ушел на фронт. Моя мать – Лежнева (Мучкина) Стефанида Федоровна 1909 года рождения – рядовая колхозница. 

Жили мы в селе Кузнецкое Аргаяшского района Челябинской области. История нашей деревни весьма примечательна. По преданию - Екатерина II проиграла в карты заводчику Демидову 77 семей крепостных крестьян, которых он переселил из Костромской волости на Урал, под Кыштымом, чтобы они кормили кыштымских медеплавильщиков. Демидов поселил их на берегу озер Большие и Малые Ирдяги, севернее которых были леса, а южнее – поля. Деревня называлась Тютняры. Условия жизни были благоприятными: крестьяне выращивали хлеб, ловили рыбу, строили деревянные дома, т.к. сосновый бор был рядом. В семи километрах от деревни открыли каменоломню, где ручным способом добывали уральский гранит для фундаментов домов и плиты для покрытия дворов. Улицы деревни были спланированы так, что у каждого дома было 20 соток огорода, улицы – зеленые, проезд – только по дорожке, между улицами – переулки. Вначале улицы назывались 1-я, 2-я, 3-я, а затем Ленина, Свердлова, Октябрьская, Первомайская. Деревня росла. На северном берегу озер образовалось село Кузнецкое с окраинами «Смолина» и «Хутора», а на южном берегу – Губернское с окраинами «Беспаловка» и «Фомины». Наиболее распространенными фамилиями семей в Тютнярах были Беспаловы, Букины, Глуховы, Лежневы, Маркины, Зимины, Малёвы, Мучкины, Смолины, Саломатины, Морозовы, Роговы и другие.

Перед войной деревня приобрела наибольший расцвет. Число её жителей достигло 25 тысяч человек. Культура деревни имела своеобразный оттенок. Парни и девушки ходили в клуб, где плясали кадриль под гармошку и пели частушки.
Клубы были в Кузнецком и Губернском селе. Но фильмы показывали долгое время только в Кузнецком клубе.
В деревне было три колхоза. В Кузнецком – колхоз «Красный Октябрь», в Губернском – «Имени Октябрьской революции» (или просто «Революция»), в Смолине – колхоз «Передовик» (колхоз «Передовик» - хорошая пища: утром – чай, в обед – чаёк, вечером – чаище). В колхозах на полевых станах кормили бесплатно. Но юмор был всегда, как украшение будничной жизни. После войны все три колхоза были объединены в один Кузнецкий совхоз.

Война ударила по деревне жестоким ударом. Всех, кто мог держать в руках оружие, забрали на фронт. Нашего отца тоже. В деревне остались хромоногие калеки, старики, женщины и дети. Старики и калеки работали на тракторах и комбайнах, а женщины и подростки – кто на лошадях, кто и вручную. Надо было посеять, вырастить и убрать урожай. Работали от темна до темна.
Нас в семье около матери осталось пятеро: старшие сёстры Нина (13 лет) и Зоя (10 лет), брат Борис (5 лет), я (3 года), сестра Лида (1 год). Нина уже работала в колхозе (помощницей повара), Зоя сидела с Лидой, мы с братом «паслись» во дворе и на улице, а мать с утра и до вечера работала в колхозе. Женщины делали всё, что было надо: запрягали лошадей и возили – дрова, зерно, солому, сено, которое косили вручную, ухаживали за скотом на фермах и много другой работы.
Питались, в основном, картошкой (был огород в 15 соток), хлебом (муку давали на трудодни), молоком (была корова). Как только мать прибегала с работы, она хватала подойник и доила корову, а мы с Борькой стояли на крыльце с кружками, чтобы отведать парного молока.

Но труднее всего было зимой. Холодно. Дрова, которые вручную заготавливали на зиму, экономили. У всех были печки «буржуйки». Мы жили на печи, которая подогревалась от «буржуйки», на ней же пекли оладьи и картошку. 

Один эпизод врезался мне в память. Сижу я на печи. Нина читает письмо с фронта и плачет. Я тоже начинаю плакать. Мать спрашивает: «Гена, а ты-то что плачешь?». Я отвечаю: «Папку ранили…». Я же не знал ещё, что это такое, но вижу по всему, что это что-то нехорошее. Вот и плачу.

Да, отца ранило. Его отправили в госпиталь в Магнитогорск. Так вот, моя мать и его мать, баба Настасья, пешком ходили в Магнитогорск к отцу в госпиталь за 250 километров. Поезда ходили редко, а прямого поезда вообще не было. Так вот они и пошли пешком напрямую через Карабаш, Миас, Златоуст и т.д., с запасной обувью и котомками за плечами, расспрашивая дорогу и ночуя у добрых людей. Полторы недели, говорят, ходили и вернулись живыми.

А отец из госпиталя снова ушёл на фронт. А нам зимой трудно было ещё из-за хлеба. Мука, полученная осенью, к весне заканчивалась. На одной картошке жить было невесело. Мы с нетерпением ждали весны. Весной вольготнее. Во-первых, мы уходили на подножный корм. Мы ели «калачики», медуницы, баранчики и другую зелень. Кроме того, девчата собирали колоски на поле, их сушили, затем шелушили, а зерно мололи на ручных мельницах. Мы ходили молоть зерно к соседям – Малёвым. Представьте себе нижний круглый камень с осью, на котором надет верхний круглый камень с рукояткой. Засыпаемое по центру зерно при вращении верхнего камня перемалывается в крупчатую муку, из которой стряпали оладьи и варили кашу. Именно голодной зимой родилась частушка:
Вот сварила мать картошки,
Разделила по одной:
Ешьте, ешьте ребятёшки,
Нынче хлебу выходной…

То, что в то время мы всегда хотели есть, мы сегодня забыли. Но вот один случай запомнился мне надолго. Мать рассказывала. Приходит ко мне Василиса, соседка, что живет наискосок, и говорит: «Стефанида, а я скоро умру, две недели ничего не ела». «Что ты, что ты, Василиса, я вот тебе лепёшки дам». Соседка взяла лепёшку со словами «Хоть внучку угощу» и ушла. «На другой день, - говорит мать, - гляжу, а у неё из трубы и дыма нету. Пошла я к ней, а она уже холодная лежит, а внучка Леночка рядом плачет. Пошла я по соседям, рассказала. У неё в Кыштыме дочь жила. Передали. Через день приехали, её похоронили, а Леночку забрали». Помню я эту несчастную женщину и дом их, что долго стоял пустой и сиротливый.

На фоне того, что почти каждый день приходили похоронки с фронта, этот случай не имел большого резонанса, но только у нас оставил глубокую душевную травму. Зима-лето, зима-лето проходили в борьбе за выживание, в тяжком труде, с надеждой на лучший исход. Война оставила неизгладимый след на всей деревне: появилось очень много пустырей на месте бывших домов. Целые кварталы заросли крапивой. Из 25 тысяч осталось тысяч семь.

Но самой напряженной оказались осень-зима 1946 года. Весь сентябрь шёл дождь. Картошка сгнила от ненастья, сено сгнило, урожай весь не убрали, скот отощал, даже птицы умирали на лету. Однажды я гляжу в дворовое окно: там, около бани, обвалился наш колодец с целебной водой, на этом месте была большая лужа. Гляжу, а в эту лужу упал воробей, я выбежал, схватил его в руку, а он у меня в руке пискнул и умер, чем потряс меня необычайно.

В военные годы мы играли как-то мало. Собирались кучками на лужайке – то с машинами самодельными, то с танками, то с камушками… Взрослым было не до нас. И мы жили сами по себе.

Но вот закончилась война и жизнь повеселела. В 1946 году я пошел в школу, босиком, было еще тепло, а обуви не было. Причем почти все были босиком. Нас построили по росту, я был пятым справа, и началась интересная школьная жизнь. Сёстры уже научили меня читать, писать-то было не на чем, бумаги не было. Зато я с табуретки, по просьбе Елизаветы Николаевны, составлял предложения из букв перед всем классом.

В школу мы ходили с удовольствием, на уроках слушали с интересом. В перерывах бегали, играли в «баши» (ляпки-тяпки), веселились. А после уроков, пообедав (чаще всего картошку с молоком и хлебом) и сделав наскоро уроки, собирались «серёдкой», т.е. с ребятами из ближайших домов и играли. И как только мы не играли: и в войну, и в прятки, и в городки, в «попа-нагона», и в футбол, и в волейбол, и другие игры. Играли мы азартно, весело, энергично, с задором, с выдумками и много смеялись. Мы почти не дрались. «Виновных» наказывали отрешением от игр.

Отец пришел с войны в 1945 году после очередного третьего ранения. Когда я учился в третьем классе, по словам матери, он ушёл от нас навсегда. Мы снова остались одни. Жили бедно, но весело. В 1946, голодном году, ели оладьи из гнилой картошки, которую добывали, перекапывая весной огород. Что такое конфеты мы не знали до 10-го класса. Но мы к этому привыкли и, как нам казалось, жили нормально, учились, играли, летом переходили на «подножный» корм и не замечали сильного голода.
Учился я хорошо – без троек. В четвертом классе ходил в военной гимнастерке, перешитой сестрой из отцовской. С пятого по седьмой класс был старостой класса, но не осознавал никакой разницы перед остальными товарищами. Также баловался на переменах, играл во все игры, но учился старательно. Учителя у нас были добрые, чаще хвалили, чем ругали. По многим предметам учителя были мужчины, что повышало значимость дела в наших глазах.

Вплоть до седьмого класса мы все были пионерами. Пионерская организация в школе была очень активной и работала эффективно. У нас были и сборы, и праздники, и художественная самодеятельность, и спортивные соревнования. Последнее мне нравилось больше всего, потому что этим делом мы занимались своей ватагой. В первую очередь футбол, в который мы играли, и на площадке, и на лесной поляне, куда мы отправлялись по воскресеньям. Там же мы разводили костер и жарили картошку. Затем волейбол, для которого у нас на 4-й улице была постоянная площадка с самодельной сеткой. Осенью, как только замерзало озеро, мы становились на коньки и катались до упада, играли в хоккей с шариком. Как только лёд заваливало снегом, мы становились на лыжи и катались до самой весны. После войны лыж не было, мы их делали сами. Выстругивали из березовых досок, чистили, шлифовали, смазывали и катались на валенках. Затем лыжи появились и в школе, их использовали на уроках физкультуры и на соревнованиях. Я занимал третье место по школе в лыжных гонках. На районных соревнованиях наша школа, как правило, была второй после Аргаяшской средней школы. Летние районные соревнования были ещё интереснее, там были разные виды спорта и аргаяшцы с трудом обыгрывали нас. 

С восьмого по десятый класс я был секретарем комсомольской организации школы. Моё свидетельство об окончании восьмилетки было оставлено в школе – там были одни пятерки. А в аттестате зрелости – три четверки. Я не гордился успехами и дружил с ребятами на равных. Много сил отдавал общественной работе. Мы проводили и собрания, и заседания, и соревнования, и концерты, и школьные вечера, и многое другое. Жизнь била ключом. Летом после седьмого класса мы работали в Кузнецком совхозе – пололи овощи, картошку, были прицепщиками и на разных работах. Помню, однажды нам поручили растащить стог сена, «загоревшийся» от сырости. Нас было пятеро юношей. Мы разметали этот стог часа за два. Бригадир, наблюдавший за нашей работой, сказал, что даже взрослые не смогли бы так сделать. Затем мы сами сметали высохшее сено в новый стог.

После окончания школы была учеба в Челябинском институте механизации и электрификации сельского хозяйства. Г.И. Лежнев работал преподавателем техникума, инженером-конструктором в институте кислородного машиностроения, инженером-исследователем в Сибирской машинно-испытательной станции, защитил диссертацию. И с 1977 по 2008 годы (31 год) жизнь Геннадия Ивановича была связана с Омским государственным аграрным университетом, он прошел путь от доцента до заведующего кафедрой. Об этом мы писали в материале, опубликованном в рубрике «Истории векового вуза» от 13.02.2017 года.

Коллектив кафедры сельхозмашин ОмСХИ им. С.М. Кирова